*проснулась*
*накалякала*
про муравьеда и лисицу и глупого их сына-птицу.Я понял, что я не такой как все сразу как родился. Сразу, как расправил перья, больно стукнувшись клювом о хобот отца, который почему-то поседел, увидев меня. Хотя..., наверное, странно для муравьеда и лисицы увидеть сына-птицу. Но мама, спасибо ей большое, не подавала вида. И в пол-года я уже виртуозно расставлял ловушки для муравьев, вечерами принося домой гору полумертвых насекомых. Я ведь так хотел порадовать папу. Больше всего на свете хотел, но ела их всегда почему-то только мама. Тогда я еще не понимал, что половина пищащей кучи это оводы и пчелы...
Мать ни разу не намекнула о моей гастрономической неразборчивости. А насекомые продолжали жрать ее изнутри. По ночам я видел тонкие мохнатые лапки в ее глазницах.
Папа, казалось, не замечал ничего... Хотя я всегда знал, что он любил меня и маму. Просто у него была аллергия на мои перья и мамины глаза с насекомыми. И мне так хочется закричать ему сейчас:"Папа! Пап! Посмотри на меня. на мне не осталось перьев! я... папа! обними меня. я теперь хороший.", но я не могу издать не звука, а язык во рту стал по-моему такой же длинный как у него.
А мама смотрит на меня с умилением. я вижу. Особенно, когда закрываю глаза. С закрытыми глазами лучше... Кажеться я, как в детстве, могу летать.
Я не знаю повторил бы я свой путь к остову камней, если бы пленка моей жизни вдруг отмоталась назад. Но я не жалею о том, что сделал. Ведь теперь я понял. Понял, что сказки о песочных людях и каменных джунглях это правда. Я все это видел. Всю неделю я только и делал, что слушал и смотрел.
Я слышал ветер, который в каждом порыве стремится ухватить хотя бы песчинку человеческого тела, разменивая ее на секундные приступы облегчения и мираж свободы. Никто не знает, но он мечтает собрать все полученные крупицы, чтобы хоть ненадолго иметь возможность осязать то, сквозь что он кубарем проносится. Я чувствовал гордость песочных людей, воздвигнувших каменные глыбы, чем больше была глыба, тем больше была гордость, и тем меньше замечали глупцы как эти самые глыбы, растянув рот в улыбке, скрипя зубами, растирают их в пыль. Я видел песочных людей, которые ходят с мешочком неизвестных песчинок у сердца, стараясь найти что-то похожее вокруг, как каждую ночь они подкладывают драгоценный мешочек под подушку и ждут... некоторые ждут до полного расщепления. А еще я видел, как люди высыхают и рассыпаются, сами этого не замечая.
Сейчас я лежу и захлебываюсь песком, который падает с ножа, который держит песочный человек, который хочет накормить дугих песочных людей, которые, к слову, абсолютно не голодны.
В моих глазах песок, в горле песок, скоро я стану частью песочных тел. Но мне неинтересно. Мои глаза закрыты и, кажется, я могу летать... как в детстве. И чувствовать, наверное, совсем как мама когда-то, насекомых под веками.
*накалякала*
про муравьеда и лисицу и глупого их сына-птицу.Я понял, что я не такой как все сразу как родился. Сразу, как расправил перья, больно стукнувшись клювом о хобот отца, который почему-то поседел, увидев меня. Хотя..., наверное, странно для муравьеда и лисицы увидеть сына-птицу. Но мама, спасибо ей большое, не подавала вида. И в пол-года я уже виртуозно расставлял ловушки для муравьев, вечерами принося домой гору полумертвых насекомых. Я ведь так хотел порадовать папу. Больше всего на свете хотел, но ела их всегда почему-то только мама. Тогда я еще не понимал, что половина пищащей кучи это оводы и пчелы...
Мать ни разу не намекнула о моей гастрономической неразборчивости. А насекомые продолжали жрать ее изнутри. По ночам я видел тонкие мохнатые лапки в ее глазницах.
Папа, казалось, не замечал ничего... Хотя я всегда знал, что он любил меня и маму. Просто у него была аллергия на мои перья и мамины глаза с насекомыми. И мне так хочется закричать ему сейчас:"Папа! Пап! Посмотри на меня. на мне не осталось перьев! я... папа! обними меня. я теперь хороший.", но я не могу издать не звука, а язык во рту стал по-моему такой же длинный как у него.
А мама смотрит на меня с умилением. я вижу. Особенно, когда закрываю глаза. С закрытыми глазами лучше... Кажеться я, как в детстве, могу летать.
Я не знаю повторил бы я свой путь к остову камней, если бы пленка моей жизни вдруг отмоталась назад. Но я не жалею о том, что сделал. Ведь теперь я понял. Понял, что сказки о песочных людях и каменных джунглях это правда. Я все это видел. Всю неделю я только и делал, что слушал и смотрел.
Я слышал ветер, который в каждом порыве стремится ухватить хотя бы песчинку человеческого тела, разменивая ее на секундные приступы облегчения и мираж свободы. Никто не знает, но он мечтает собрать все полученные крупицы, чтобы хоть ненадолго иметь возможность осязать то, сквозь что он кубарем проносится. Я чувствовал гордость песочных людей, воздвигнувших каменные глыбы, чем больше была глыба, тем больше была гордость, и тем меньше замечали глупцы как эти самые глыбы, растянув рот в улыбке, скрипя зубами, растирают их в пыль. Я видел песочных людей, которые ходят с мешочком неизвестных песчинок у сердца, стараясь найти что-то похожее вокруг, как каждую ночь они подкладывают драгоценный мешочек под подушку и ждут... некоторые ждут до полного расщепления. А еще я видел, как люди высыхают и рассыпаются, сами этого не замечая.
Сейчас я лежу и захлебываюсь песком, который падает с ножа, который держит песочный человек, который хочет накормить дугих песочных людей, которые, к слову, абсолютно не голодны.
В моих глазах песок, в горле песок, скоро я стану частью песочных тел. Но мне неинтересно. Мои глаза закрыты и, кажется, я могу летать... как в детстве. И чувствовать, наверное, совсем как мама когда-то, насекомых под веками.